Ровно 34 года назад лидеры РСФСР, Украины и Белоруссии подписали Беловежские соглашения, в которых говорилось, что Советский Союз как «геополитическая реальность» прекратил существование. Спор о предпосылках и причинах случившегося не прекращается по сей день. В беседе с «Лентой.ру» заведующий лабораторией сравнительного исследования социально-экономических систем экономического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова профессор Андрей Колганов рассказал о том, какую роль в распаде СССР сыграл экономический фактор.
«Лента.ру»: Андрей Иванович, один из самых популярных тезисов гласит, что причиной распада СССР стала объективная нежизнеспособность его экономики. Но в качестве доказательства приводятся те факторы, которые имели место задолго до разрушения Союза (зависимость от экспорта сырья, неэффективность планирования, слабая мотивация трудящихся и прочее). Но тогда страна не развалилась. Что же случилось с советской экономикой в конце 1980-х?
Андрей Колганов: Причины распада СССР, безусловно, не являются непосредственно и исключительно экономическими. Главная проблема заключалась не в общем состоянии советской экономики, а в тех неудачных попытках ее реформирования, которые предпринимались в конце 1980-х годов.
Именно они предопределили нарастание резко негативного отношения к советской экономической системе как среди специалистов, так и среди массы населения. Что касается самой плановой системы СССР, то она, безусловно, была обременена серьезными проблемами. Этого нельзя отрицать. Но она могла существовать с такими трудностями еще и 10, и 15 лет.
— Почему дефицит, который прежде выражался в отсутствии то одного, то другого товара, накануне распада приобрел такие масштабы, когда исчезло все или почти все? Кто-то считает дефицит искусственным, а кто-то именно дефицитом обосновывает необходимость ликвидации Союза.
— Дефицит вызвали ошибочные решения, которые принимались в период перестройки. И самый последний удар, который привел к повальному дефициту, — это ноябрьское выступление заместителя председателя правительства РСФСР Егора Гайдара на Верховном совете, когда он объявил программу рыночных реформ. Одним из ее пунктов была либерализация цен с января 1992 года. Как только этот пункт был объявлен, товары немедленно исчезли с прилавков. Продукцию стали придерживать и директора оптовых складов, и директора магазинов.
Известный факт, что все подъездные пути крупных городов были забиты неразгруженными товарами. И больше того, когда проявлялась инициатива собрать людей и разгрузить эти вагоны, им мешали это делать. Заинтересованные лица ждали момента, когда товары можно будет продавать по ценам свободного рынка.
— Тогда почему против виновников дефицита не задействовали силовые органы?
— Правовая система к тому моменту уже начала разлагаться. Целый ряд процессов, связанных с постепенным проникновением в плановое хозяйство свободных рыночных отношений и частного предпринимательства, происходил в сером поле. Какие-то законодательные акты на эту тему принимались. Например, законы о кооперативах, о малом предприятии и так далее. Но все оказывалось настолько не отрегулировано, что было совершенно не ясно, как можно поступать, а как нельзя. Как следствие, стала стремительно расцветать коррупция, которая затронула и правоохранительные органы. Это началось не в самом конце 1980-х годов. Истоки лежат в 1970-х, когда у нас стал постепенно расти теневой бизнес. Но так или иначе дефицит конца 1980-х серьезно облегчил участникам демонтажа советской системы их задачу. Это безусловно, поскольку население оказалось в состоянии, близком к панике. Люди были готовы принять любые решения, лишь бы появилась возможность пойти в магазин и что-то купить.
— Есть такая точка зрения, что либерализация цен хотя и оказалась весьма болезненной операцией, но все же была единственным способом разрубить тот гордиев узел экономических проблем, который завязался к тому моменту. Вы согласны с этим?
— Я полагаю, что в той реальной ситуации почти полного распада системы государственного управления, вероятно, это действительно был единственный выход. Для реализации других теоретически возможных нужен был нормально действующий механизм государственного управления. А он уже отсутствовал.
— Можно ли сказать, что финальным аккордом в разрушении этого механизма стал Новоогаревский процесс?
— Он сыграл очень большую роль. Расшатывание взаимодействия союзных республик, конечно, внесло свой вклад в подрыв нормальной работы государства.
— В свое время первый президент СССР Михаил Горбачев рассуждал о том, что если бы власти страны смогли найти 10-15 миллиардов долларов, то Союз был бы спасен. Выглядят ли убедительными такие рассуждения?
— Это иллюзия. Горбачев, действуя по этой логике, назанимал на Западе кучу денег и оставил огромное долговое наследство новому правительству. Я думаю, что если бы ему дали еще 10-15 миллиардов, то ничем иным, кроме как новым долгом, это бы не закончилось.
— Егор Гайдар считал, что крах СССР был предопределен в тот день, когда Саудовская Аравия решила прекратить политику сдерживания добычи нефти и стала наращивать свою долю на этом рынке. Как следствие, цены поползли вниз. Но здесь можно вспомнить период конца 1920-х годов, когда из-за мирового кризиса рухнули цены на тогдашний основной экспортный товар СССР — зерно...
— Не только на зерно. На такой экспортный товар, как лес, они тоже обрушились.
— Да, но тогда геополитического фиаско не случилось. Можно ли сказать, что все дело в разной жесткости режима? Или нефть в поздней советской экономике все-таки играла качественно иную роль, нежели зерно в ранней?
— Нефть в позднесоветской экономике играла не настолько существенную роль, как зерно в конце 1920-х. Кроме того, обвал цен на энергоносители, который действительно был вызван определенными действиями Саудовской Аравии, произошел в середине 1980-х годов. А к 1990-1991 годам уровень нефтяных котировок несколько поднялся.
Да, советский бюджет понес довольно большие потери, и это создало сложности. Но были еще экстраординарные расходы из-за Чернобыльской катастрофы и землетрясения в Спитаке. Но тем не менее экономика держалась. Она не разваливалась, хотя у нее были такие трудности, как усиление дефицита и ползучая инфляция.
— Когда читаешь историю перестройки, порой складывается впечатление, что ее инициаторы и проводники плохо себе представляли, что конкретно они собираются перестраивать и как именно сделать это эффективно. Наиболее показательной здесь выглядит история с антиалкогольной кампанией, которая нанесла советскому бюджету значительный урон. Речь идет о потерях на многие десятки миллиардов рублей. Если смотреть на случившееся из дня сегодняшнего, то справедливо ли считать эту кампанию одним из гвоздей в крышку гроба СССР?
— Одним из гвоздей считать можно. Но таких гвоздей было много. И дело не столько в гвоздях, сколько в тех, кто их заколачивал. Да, антиалкогольная кампания нанесла ущерб. Но проблема не в ней самой, а в том, что ее проводили по бюрократическому шаблону. Шла гонка бюрократического азарта: кто продемонстрирует большее рвение. И естественно, демонстрировали усердие не по разуму. Однако с чем можно согласиться, так это с тем, что продуманной стратегии перестройки у руководства не было.
— А кто из высокопоставленных лиц позднего СССР наиболее трезво и объективно оценивал экономическое положение Советского Союза? Имел ли этот человек влияние на механизмы принятия решений и слушала ли его власть?
— Понимание ситуации имели многие. И руководство Госплана, и председатель Совета министров Рыжков, и некоторые люди в ЦК КПСС. Чего они не имели, так это понимания того, как справиться с этой ситуацией. Здесь им не хватало профессионализма. Потому что одни пытались мыслить чисто старыми шаблонными подходами, которые уже не срабатывали, а другие хватались за перемены, толком не представляя, к каким последствиям эти перемены приведут.
— Здесь нельзя не поговорить о той роли, которую сыграла в судьбе советской экономики павловская реформа. Ее критики утверждают, что в итоге население вышло к рыночным преобразованиям денежно обескровленным. Может быть, действительно, не будь павловской реформы, не было бы и кошмара 1990-х годов?
— Утверждать, что эта реформа привела к тому, что люди пришли к либерализации цен денежно обескровленными, нельзя. У них был довольно большой резерв в Сберегательном банке. Потеря этого резерва произошла не потому, что их обескровила павловская реформа, а потому что вспышка гиперинфляции обесценила эти сбережения.
— Есть такая гипотеза, что демонтаж советской плановой экономики задумал еще генсек ЦК КПСС Юрий Андропов. Некоторые люди полагают, что при его руководстве переход к рынку прошел бы в более контролируемых условиях. Есть ли серьезные основания для таких предположений и могла ли реставрация капитализма в России пройти без масштабных потрясений и распада государства?
— Возможно, если бы Андропов предпринял контролируемый переход к рыночной экономике, то издержки были бы несколько меньше. Он вряд ли бы допустил настолько сильное расшатывание системы государственного управления, которое имело место в поздний период перестройки. Трудно сказать, был ли он инициатором замысла рыночных реформ. Но некоторые из тех, кто работал в его экспертной команде, потом принимали участие в рыночных реформах.
— Разговор об экономических причинах распада СССР будет неполным, если не обсудить дискуссии об альтернативных путях или упущенных шансах. Общий смысл таких рассуждений такой: в какой-то момент власти Советского Союза где-то свернули не туда. Одна из таких теорий — партии не следовало отказываться от новой экономической политики (НЭПа) и концепции Николая Бухарина. Как вы полагаете, каким был бы СССР, если бы он пошел по такому пути?
— Тогда ситуация была несколько сложнее, нежели просто выбор между двумя экономическими альтернативами. Отказ от бухаринской альтернативы диктовался не столько экономическими соображениями. СССР нужно было в очень короткие сроки провести форсированную индустриализацию. По бухаринской программе мы бы этого сделать не смогли, так как форсированная индустриализация противоречила непосредственным экономическим интересам большинства населения СССР — то есть крестьянства.
— Тогда не могу не спросить и про альтернативу левой оппозиции, которая выступала не за массовое раскулачивание, а за усиленное налогообложение зажиточного крестьянства и ускоренные темпы строительства заводов и фабрик. Но тогда партия предпочла административные методы экономическим, вошла во вкус и больше от такой политики уже не отказывалась.
— Конечно, можно было попытаться оказать нажим на зажиточную часть деревни с самого начала НЭПа, чтобы получить средства для индустриализации. Но тогда бы мы столкнулись примерно с теми же проблемами, что возникли на рубеже 20-30-х годов. Мы бы получили такой же аграрный кризис, но еще раньше. Было бы это лучше или хуже? Программа одного из лидеров левой оппозиции, экономиста Евгения Преображенского, могла бы быть более щадящей альтернативой тому, что произошло, если бы одновременно с нажимом на крестьянство была реализована программа поддержки крестьянских кооперативов. Но для этого у тогдашней советской власти не было материальных ресурсов: получить их можно было только за счет индустриализации. Замкнутый круг.
— А как насчет свернутой косыгинской реформы? Ее поклонники полагают, что именно отказ КПСС от такого плана преобразований предопределил распад СССР.
— Я очень скептично оцениваю косыгинскую реформу. Она фундаментально ничего не поменяла в советской системе. Она ослабила одни административные рычаги, но усилила другие и никаких глубоких перемен не принесла. Если бы мы в 1960-е годы попытались реализовать программу гораздо более глубоких преобразований, тогда переход к рыночно-капиталистической экономике мог бы быть более плавным.
— Может быть, переход был бы успешным, если бы партия пошла по китайскому пути? В конце концов, КНР смогла провести рыночные преобразования и избежать распада. Почему же нам не повезло?
— Во-первых, надо понять, в чем была разница в процессе выбора пути реформ в Китае и в СССР. Разница условий. В Китае власть и авторитет Коммунистической партии к тому моменту хотя и стояли не на самом высоком уровне, но не были поколеблены. У людей не было существенных сомнений в том, что Коммунистическая партия держит власть в своих руках и может ее реализовывать. В Советском Союзе ситуация была другая. Существовало массовое недоверие не только к социалистическим идеалам, которые провозглашала КПСС, но и к ее способности управлять обществом. Иными словами, не только противники социализма, но и его сторонники не доверяли КПСС как властвующей структуре.
— Но ведь люди, собравшиеся в 1989 году на площади Тяньаньмэнь, тоже не демонстрировали большого доверия КПК.
— Да, но китайская Компартия продемонстрировала, что власть она держит, отдавать ее не собирается и поколебать ее никто не в состоянии.
— А как насчет экономических источников китайской альтернативы на советской почве?
— Дело в том, что Китай имел огромную массу низкооплачиваемой рабочей силы. Гораздо более низкооплачиваемой, чем в СССР. И при этом с высоким уровнем трудовой этики. В СССР был распространен принцип: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». В Китае такого не было. Так что условия были иными. Кроме того, Китай мог демонстрировать высокие темпы роста за счет того, что он находился на начальном этапе индустриализации. А в СССР этот этап давно миновал. Соответственно, даже если бы мы получили возможность каким-то чудом реализовать китайские подходы, такого же скачка у нас бы не было. Нечто подобное китайским реформам мы бы могли попробовать провернуть, то есть контролируемый переход к рыночной экономике. Но это было возможно только при стабильности и эффективности государственной власти.
— В свое время СССР не дал зеленого света так называемой Общегосударственной автоматизированной системе учета и обработки информации (ОГАС). Речь шла о создании общесоюзной компьютерной сети, которая бы обрабатывала данные, поступающие со всей страны. Современные сторонники ОГАС убеждены, что такой инструмент резко повысил бы эффективность плановой экономики и решил бы проблемы дефицита. Машины точно посчитали бы, сколько нужно стране молока, курток, велосипедов и прочего, и сегодня мы бы жили в мире победившего киберкоммунизма. Это все фантазии?
— Я думаю, что ОГАС, конечно, повысила бы эффективность работы планового механизма. Но она не могла справиться с теми коренными недостатками, которые определялись внутренним конфликтом интересов в плановой системе. Так что это не лекарство от распада, и качественного перелома с помощью ОГАС добиться бы не удалось.
— Но, может быть, все дело в несовершенстве тогдашних вычислительных систем? Говорят, что современные технологии уже дошли до такого уровня, когда расчет всего, что нужно каждому жителю страны, не выглядит фантастическим. Иными словами, калькуляционный аргумент экономиста Фридриха фон Хайека теряет актуальность.
— Калькуляционный аргумент, безусловно, теряет актуальность. Но проблема была не столько в качестве расчетов, сколько в том, что в этой системе действовали разнонаправленные экономические интересы, которые препятствовали принятию до конца рациональных экономических решений.
— Тогда не придется ли нам в заключение согласиться с экономистом Полом Грегори, который когда-то пришел к выводу, что именно плановую систему советская власть построить так и не смогла, поскольку все портила межведомственная борьба за приоритетные направления, ресурсы и так далее?
— Определенная и довольно значительная доля истины в этом утверждении есть. Тем не менее плановый механизм существовал. Он работал. И вне зависимости от того, каким образом в этом плане расставлялись приоритеты (а это в самом деле происходило благодаря балансу межведомственных интересов), он задавал определенную систему организации производства, которая претворялась в жизнь государственным аппаратом. Конечно, это был несовершенный механизм, но тем не менее плановый.