Живущие на широкую ногу россияне поражали мир не только в сытую эпоху олигархов 1990-2000-х. За несколько веков до этого, в эпоху Просвещения, по всей Европе только и говорили, что о русском следе. Русских обсуждали, критиковали за романы, любовниц и излишества. За ними следили и при первой возможности превращали в героев полицейских сводок. В эпоху Просвещения более шестисот россиян жительствуют в Париже: вельможи, дипломаты, писатели и ученые, художники и коллекционеры, масоны и авантюристы. Русские парижане общаются с Руссо и Дидро, д’Аламбером и Мармонтелем, переписываются с Вольтером. И в то же время содержат танцовщиц, играют в карты, влезают в долги и попадают в тюрьму. Невероятная жизнь русских в Европе описывается в книге «Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века». «Лента.ру» с разрешения издательства «Новое литературное обозрение» публикует отрывок.
В донесениях упоминается более шестисот подданных Российской империи, посетивших Париж, но в действительности их было намного больше. Полиция следит в первую голову за дипломатами и аристократами, живущими подолгу в Париже, за богатыми и знатными путешественниками. Их слуги в отчеты не попадают, так же как, за редкими исключениями, мещане, купцы и студенты. Между тем многие пансионеры петербургской Академии художеств, отправленные на учебу в Париж, стали затем знаменитыми художниками, скульпторами, архитекторами. Не найдем мы в публикуемых донесениях, увы, и имен многих русских писателей, приезжавших в Париж. Отсутствие Василия Тредиаковского, который посещал занятия в Сорбонне в 1727 — 1729 гг., или писателя и переводчика Ерофея Каржавина (жил в Париже с 1746 г. до начала 1760-х), можно объяснить тем, что плохо сохранились донесения этого времени. Что до племянника последнего, писателя и авантюриста Федора Каржавина, который трижды бывал в Париже (во второй раз под вымышленной французской фамилией), то полицейские его заметили только в 1788 г.
Нет в донесениях и Николая Карамзина, рассказавшего о своем пребывании в Париже в 1790 г. в «Письмах русского путешественника». Его приезд остался незамеченным, вероятно из-за того, что после Революции слежка за иностранцами пришла в упадок (добавим, что в начале века под руководством Фуше она расцвела).
Кроме того, как следует из донесения рижской пограничной полиции, хранящегося в АВПРИ, Николай Михайлович Карамзин выехал из России в 1789 г. под именем Николай Михайлов, а такая фамилия привлечь внимание полицейских не могла.
Кадр: фильм «Слуга государев»
Чтобы точно установить, кто именно приезжал в Париж, мы использовали многочисленные источники, в первую очередь воспоминания, письма и дневники русских путешественников, а также списки отдыхавших на водах в Спа и посетителей масонских лож.
Полиция в царствования Людовика XV и Людовика XVI
В век Просвещения французские литераторы клянут парижскую полицию, простолюдины ненавидят доносчиков, а вот чужеземцы, включая государей, ею живо интересуются.
Императрица Мария-Терезия желает знать, как именно поддерживается порядок в столице, и комиссар Жан-Батист-Шарль Лемер пишет для нее подробный отчет. Для ХХІ статьи «Наказа» Уложенной комиссии «О благочинии, называемом инако Полициею» (1768) Екатерина ІІ воспользовалась французским опытом, а в 1773 — 1774 гг. попросила приехавшего в Петербург Дени Дидро рассказать ей и написать о полиции и деятельности правосудия.
Русские путешественники почитают полицию за одну из парижских достопримечательностей. Денис Фонвизин в письме к Петру Панину, написанном уже за пределами Франции (Аахен, 18 (29) сентября 1778 г.), как ему свойственно, начинает за здравие, а кончает за упокой:
Полиция парижская славна в Европе. Говорят, что полицеймейстер их всеведущ; что он, как невидимый дух, присутствует везде, слышит всех беседы, видит всех деяния, и, кроме одних помышлений человеческих, ничто от него не скрыто. Поздравляю его с таким преестественным проницанием; но при сем небесном даре желал бы я ему лучшего обоняния, ибо на скотном дворе у нашего доброго помещика чистоты гораздо больше, нежели пред самыми дворцами французских королей. <…> Что же касается до безопасности в Париже, то я внутренне уверен, что всевидение полицеймейстера не весьма действительно и польза от полицейских шпионов отнюдь не соответствует той ужасной сумме, которую полиция на них употребляет. Грабят по улицам и режут в домах нередко
Изображение: Heritage Images / Contributor / Getty images
Подобные филиппики, критикующие дороговизну полиции, произносят и сами французы.
Однако Жан-Шарль-Пьер Ленуар, генерал-полицмейстер в 1774 — 1775, 1776 — 1785 гг., истинный человек Просвещения, отстаивает принцип «благочиния» («une douce police»). Он уподобляет полицию хорошо действующему отлаженному механизму. Так же, как его предшественник Антуан де Сартин, Ленуар полагает, что лучше не только карать, но и воспитывать, по мере возможности улучшать нравы. Ленуар прекрасно понимал, что дело это непростое:
В городе, населенном людьми из всех стран, где каждую минуту что-то происходит, где страсти никогда не утихают, где непременно у всех горожан разные привычки и образ жизни, невозможно постоянно поддерживать одинаковые, ровные и строгие нравы
Однако генерал-полицмейстер предпочитал предотвращать преступления, злоупотребления или распутство, а не расследовать их. Гласная опека дополняла наружное наблюдение.
Инспекторы полиции стремились распутывать дела, в которых были замешаны знатные русские, и действовать со всей возможной осмотрительностью
Методы наблюдения: сбор сведений, сеть осведомителей, слежка
Официально слежка за иностранцами установилась в начале XV в., когда домовладельцев и хозяев гостиниц обязали извещать парижского прево о своих постояльцах. В 1611 г. полицейский устав вменяет в обязанность инспекторам полиции наблюдать за приезжими во вверенных им кварталах. Слежка сохранилась на века. Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863, «Глава IV и не лишняя для путешественников») описывает сперва внимательную пограничную слежку, а затем донесения владельцев парижской гостиницы:
Изображение: Gallica Digital Library / Public Domain
В отеле, в котором я остановился, немедленно описали все малейшие приметы мои и сообщили их, куда следует. По точности и мелочности, с которой рассматривают вас при описании примет, можно заключить, что и вся дальнейшая ваша жизнь в отеле, так сказать, все ваши шаги скрупулезно наблюдаются и сосчитываются. Впрочем, на первый раз в отеле меня лично немного беспокоили и описали меня втихомолку, кроме, разумеется, тех вопросов, какие задаются вам по книге, и в нее же вы вписываете показания ваши: кто, как, откуда, с какими помыслами? и проч.
Сведения о постояльцах поступали в особый отдел полиции, созданный в начале царствования Людовика XV, когда после преступлений разбойника Картуша, казненного в 1721 г., возникли новые приемы слежки.
Как показывает Рашель Кутюр, служба безопасности и служба наблюдения за приезжими разделились лишь в 1747 г. Это произошло в первую очередь по политическим причинам. Министерство иностранных дел желало знать все о дипломатах и государственных деятелях, проживавших в Париже. Однако для этого была необходима большая сеть осведомителей, отличная от той, которая следила за частными лицами. А для полиции, как считает Даниель Рош, политические резоны (государству нужно знать, с кем встречаются иностранцы, как ведут себя, каковы их взгляды) менее важны, чем экономические: знатные чужеземцы могли наделать долгов и ввести в убыток парижских купцов и ремесленников.
Потому, как уже было сказано, полиция следила в первую очередь за вельможами, за Воронцовыми, Шуваловыми, Строгановыми, Чернышевыми, Голицыными и другими, не обращала особого внимания на приезжих со скромным достатком (Денис Фонвизин, Федор Каржавин, Родион Кошелев) и не замечала слуг, студентов и пр.
Если в 1740-е гг., во время Войны за австрийское наследство, в которой Россия противостоит Франции, тема шпионажа часто возникает в донесениях, то в конце века, в царствование Людовика XVI, она уходит на периферию, отчеты становятся более
сухими и стереотипными. Однако полиция, вероятно по указанию свыше, пристально следила за оппозиционным политическим салоном Андрея Шувалова в 1777 — 1781 гг., во время войны за независимость США (мы к этому вернемся позже). В эти же годы полиция 22 раза сообщает о том, что русские военные моряки едут через Париж в Брест, где находится объединенный французско-испанский флот. Одновременно полиция в Бресте получает задание усилить слежку в городе, вероятно, дабы предупредить возможную шпионскую деятельность.
В 1770–1780-е годы полиция уделяет все больше и больше внимания русским
Из общего числа упоминаний об иностранцах о русских говорится в 6,7% донесений в 1774 г., 10,3 % в 1775 г., 17 % в 1781 г. Больше следят только за англичанами и немцами, подданными враждебных государств. Видимо, эта статистика отражает роль Российской империи в европейской политике и рост ее военной мощи.
Слежка за приезжими, как уже было сказано, ведется по кварталам. Хозяева постоялых дворов и меблированных комнат подают полиции сведения о приезжих (национальность, возраст, социальное положение, профессия). Затем, в случае необходимости, устанавливается наружное наблюдение. Однако оно не всегда эффективно, ибо зачастую соглядатаи не слишком усердны, а дипломаты, обнаружив слежку, уходят от нее.
Так, осенью 1741 г. парижская полиция не может установить личность некоего «Кянкина», состоящего в родстве с Петром І.
Все уловки тщетны, в том числе слежка за его банкиром Кристоф-Жаном Бауром, видным масоном, и за русским послом князем Антиохом Кантемиром, который принимает «Кянкина» каждый день. Ни маркиз д’Аржансон, ни генерал-полицмейстер
Клод-Анри Фейдо де Марвиль не могут узнать его подлинное имя: Семен Кириллович Нарышкин.
Слежка за «Кянкиным» показывает также, насколько осмотрителен князь Кантемир. Его преемник, Алексей Гросс, не менее осторожен. 20 декабря 1746 г. соглядатай доносит: «Был в Версале, а воротившись, выехал один на фиакре и сказал кучеру: "Как будешь на улице Вожирар, я скажу, куда нужно ехать". Неизвестно, где он был, никто за ним не следил».
<...>
В ноябре 1777 г. полиция подробно рассказывает о возвращении графа Шувалова в Париж. Не без ошибок поведав о его жизни и родне, инспектор превозносит богатство и щедрость Андрея Петровича:
Г-н граф Шувалов выехал из Санкт-Петербурга в июне месяце, прямиком направляясь в Париж, но преследовавшие супругов хвори, а також падение кареты с детьми в реку в Курляндии, едва не стоившее оным жизни, задержали путешествие.
Сей несчастный случай произошел в глухом месте, где невозможно было отыскать убежища, дабы выходить детей, один из которых слегка поранил лоб. Г-н граф послал человека верхом, дабы попросить о гостеприимстве некоего курляндского помещика, коий отказался их принимать. Им пришлось проехать еще две лиги, и тогда они были радушно приняты неким священником, коий самым благородным образом заботился о них на протяжении трех дней.
В знак признательности за прием и обхождение, г-н граф преподнес священнику кольцо с бриллиантами на 2000 рублей, а как тот не захотел принимать, то граф оставил оное на столе.
Полицию весьма занимают светские и дипломатические знакомства графа и его жены: с ноября 1777 г. по июль 1781 г. их упоминают 150 раз, больше, чем других русских. Осведомители уверяют, что у каждого свой круг общения. Отчасти это правда.
Шуваловы вместе и порознь посещают маршала де Бирона, саксонского посланника барона фон Шенфельда, маркизу дю Деффан, которая, впрочем, относится к ним саркастически. 8 марта 1778 г. она пишет Хорасу Уолполу:
У нас здесь г-н и г-жа Шуваловы, племянник вашего знакомого, племянница бездарна и скучна, племянник — род завзятого остроумца. Правду сказать, приятные люди — большая редкость
В другие светские салоны, судя по донесениям полиции, к герцогине д’Анвиль, герцогине Люксембургской, принцессе де Гемене, герцогине де Мирпуа, князю Августу Казимиру Сулковскому, ездит только графиня Шувалова.
Кадр: фильм «Барри Линдон»
Однако, как пишут современники, русские в Париже видятся часто. За четыре года без малого Шуваловы должны были посетить князя Ивана Барятинского не три раза, а более. Да и список светских посещений неполон. 26 февраля 1778 г. графиня Аглая де Гюнольстайн, дочь маркиза де Барбантана, пишет Ивану Шувалову, что его племянник «всякую неделю держит банк у маршальши Люксембургской, и сия любезность всеми дамами ему в великую заслугу ставится». Маркиза де Барбантан признается ему, что видит Екатерину Шувалову «чаще, чем это возможно» и что та весной 1778 г. частенько обедает и играет у ее дочери, графини де Гюнольстайн3. По свидетельству современников, графиня де Гюнольстайн славилась красотой и особенно — галантностью. Баронесса Наталья Строганова пишет в дневнике, что графиня Шувалова посещает герцогиню Шартрскую и герцогиню де Лавальер4. Как мы видим, Шуваловых принимают в самых знатных домах.
Светская жизнь не мешает графу предаваться иным утехам.
В донесении от 23 июля 1779 г. говорится:
«Русский граф г-н Шувалов, известный в нашей столице долгим пребыванием около 14 лет тому назад и тем, кое длится уже два года, познав наших прелестниц, наконец связал себя с девицей Асселин, танцовщицей оперной труппы. Он нанял сей Лаисе апартаменты на улице Шабане, роскошно меблировал их и весьма часто туда является.
Любовники, однако, на днях рассорились, и девица Асселин, прогнав графа, выбросила бриллианты в окошко, перебила подаренный им фарфор и запретила впредь появляться, решительно наказав более его не принимать. Но граф своею покорностью растопил сердце любовницы и в знак расположения предложил 6000 ливров ренты, а бриллианты теперь передал в починку г-ну Лампереру.
Во время первого своего пребывания здесь сей вельможа жил с девицей Клерон, бывшей актрисой Французского театра, и делал ради нее изрядные траты. Поскольку граф легко доходит до крайностей, девица Асселин может изрядно его общипать».
Однако денег у Андрея Петровича хватает даже на столь оборотистую даму. Летом 1781 г. она со своим супругом шевалье д’Алозом отправилась в Россию одновременно с Шуваловыми и генералом Степаном Стрекаловым.
История напоминает донесения полиции нравов, о которых уже шла речь.
Как всякий знатный иностранец, граф содержит танцовщицу, осыпает ее подарками. Это не прихоть, а светская обязанность
Как показывает Нина Кушнер, полусвет устроен как мир, параллельный столице и двору. Престижная любовница позволяет вкусить тот же запретный плод, что и великие мира сего, сравняться с ними или даже вступить в соперничество.
За 15 лет до того князь Андрей Белосельский увел девицу Лакур, танцовщицу в Опере, у герцога де Лавальера, подарив ей бриллиантовое колье за 15 000 ливров, бархатное платье, отделанное куньим хвостом, сто пистолей в месяц и 300 луидоров сверху.