«Это безвластие власти» Почему в Европе и США заговорили о вырождении элит и чем это угрожает западным демократиям?

В США и Европе все чаще говорят о кризисе элит. Современные евробюрократы и премьер-министры меркнут на фоне политиков прошлого — Отто фон Бисмарка, Шарля де Голля и Уинстона Черчилля. Даже правых популистов и трампистов, которых признают яркими фигурами (а их противники спешат сравнивать с диктаторами и монархами), называют всего лишь бледными копиями великих правителей, к тому же скованными рамками демократии. Насколько справедливо говорить о вырождении элит в современном мире? Как этот процесс связан с демократией и можно ли вообще его остановить? Об этом размышляет австрийско-немецкий философ Герд-Клаус Кальтенбруннер в своей книге «Элита. Воспитание на случай чрезвычайной ситуации». «Лента.ру» публикует отрывок из работы с разрешения издательства Silene Noctiflora.

Отсутствующая «сверхэлита», или необходимость государственной элиты

Не только в ФРГ, но и во всех западных странах можно наблюдать феномен элитарного плюрализма, в узком смысле включающий политические, экономические, военные и бюрократические элиты. Более 50 лет назад Дэвид Рисмен охарактеризовал ситуацию в США следующим образом: «На смену правящему классу (прошлого) сегодня пришел целый ряд групп; каждая из них боролась за власть и добилась ее в той степени, которая позволяет отменить меры, наносящие ей очевидный вред, и, хотя и в более ограниченных масштабах, обеспечить соблюдение собственных правил.

Различные ассоциации крупного и малого бизнеса, комиссии по киноцензуре, фермеры, рабочие и представители профессиональных кругов, крупные этнические меньшинства и региональные группы — все они во многих случаях заняли позиции, будучи на которых могут нейтрализовать атаки потенциальных оппонентов <…> Эти группы интересов не являются ни ведущими, ни ведомыми.

Единственные лидеры национального масштаба, оставшиеся сегодня в Соединенных Штатах, — те, кто держит под контролем группы интересов; последние оставшиеся ведомые — неорганизованные или дезорганизованные неудачники, еще не нашедшие подходящей группы».

Дэвид Рисмен, по сути, лишь повторяет то, что венгерско-немецкий социолог Карл Манхейм писал из своего британского изгнания: «Чем больше элитных групп в обществе, тем больше каждая из них теряет ведущую функцию и силу воздействия, ибо они взаимно нейтрализуют друг друга. В демократическом массовом обществе уже ни одна из этих групп не может настолько утвердиться, чтобы накладывать свой отпечаток на все общество».

Однако почти каждая может выступать в качестве вето-группы, предотвращая действия, противоречащие ее интересам.

Это должна быть в высшем смысле государственная элита (Staats-Elite), способная подчинить принципу общего блага даже самые мощные партикуляристские силы индустриального общества.

Несомненно, что такой государственной элиты в ФРГ нет, и не нужно обладать особой проницательностью, чтобы предвидеть, что даже простое требование подобной суверенной власти над плюрализмом других элит будет рассматриваться как рецидив авторитарного этатизма, если не осуждаться как проявление фашистского типа мышления.

Тем не менее проблемы, которые не вполне (и не исчерпывающе) описываются такими ключевыми словами, как экологическая катастрофа, энергетический кризис и демографическая политика, доказывают, что вряд ли существует иной выход, кроме предложенного здесь.

В этом контексте следует вспомнить высказывание великого испанского либерала Сальвадора де Мадариаги: «Вопреки внешней видимости, либеральные демократии, возможно, даже больше зависят от лидерства, чем другие, более авторитарные формы правления; ибо <...> их естественной тенденции к ослаблению пружины политической власти должна противодействовать более высокая степень авторитета со стороны их лидеров»

Демократическое формирование элиты при антиэлитистской системе воспитания и образования

Ни функциональные элиты специалистов и экспертов (независимо от того, насколько они квалифицированы в своих областях), ни недовольные протестующие «рефлексивные элиты» социальных теологов и докторов эмансипаторных наук не могут обеспечить такой авторитет, вполне совместимый с демократическим верховенством закона.

В пользу такой позиции непредвзято свидетельствовал Джон Ф. Кеннеди: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спрашивайте, что вы можете сделать для своей страны». Но даже если принять правдоподобный тезис о том, что демократия и политическая элита не исключают друг друга, проблемы, связанные с задачей формирования демократической элиты, чрезвычайно разнообразны и сложны.

Я лишь упомяну некоторые из них:

1. Навыки, которые обычно требуются для победы на выборах в демократических странах, мало похожи на таланты, необходимые для эффективного управления государством после этой победы.

2. В современных демократиях группа людей, обладающих незначительной властью, может коллективно стать более могущественной, чем группа влиятельных лиц. Это возможно потому, что есть разница между властью отдельного человека и властью его группы.

В определенных обстоятельствах 1000 авиадиспетчеров или 50 профсоюзных чиновников оказываются более влиятельными, чем правительство, которое может опираться на широкое парламентское большинство.

3. Это тесно связано с явлением, которое можно описать — почти диалектически — как безвластие власти.

Подобно тому, как на международном уровне только малые и средние государства могут вести войны друг против друга, а сверхдержавы, несмотря на их идеологические и прочие разногласия, обречены на враждебное сосуществование, если не на антагонистическое сотрудничество, — так и в повседневных внутренних конфликтах политические элиты, какими бы могущественными они ни были, часто довольствуются лишенной блеска негероической ролью бессильных.

4. Преобладающая система воспитания и образования является подчеркнуто антиэлитистской. В стремлении к выравниванию, затрагивающему все сферы жизни, ценность индивидуальных достижений все больше игнорируется в пользу требований интеграции, социальности и однородности.

Жалобы на невыносимую нагрузку часто заставляют людей забывать о том, что работу можно воспринимать как доставляющую удовольствие самореализацию, как служение обществу.

Одновременно с вполне оправданным стремлением оказать помощь слабым и менее способным игнорируется необходимая поддержка высокоодаренных и тех, кто демонстрирует результаты выше среднего. Таким образом, блокируется процесс отбора, необходимый для формирования элиты.

Игнорируются также результаты биологических, психологических и поведенческих исследований, свидетельствующих о том, что различия между людьми обуславливаются не только средой и воспитанием, но и внутренними задатками.

Ни одна воспитательно-образовательная система, как бы она ни старалась, до сих пор не сумела устранить или хотя бы существенно уменьшить эти различия.

Выражение подобных идей рассматривается как признак «элитистского высокомерия» и возврата к «фашиствующему биологизму». Утверждается, что все различия в интеллекте, характере, психическом здоровье и т. д. вызваны разницей внешних социальных факторов, а потому могут быть устранены с помощью педагогики, ориентированной на равенство или изменение социально-политической системы.

Противостояние этологических исследований и теории среды разрешилось в пользу первых, хоть слухи об этой победе еще не распространились повсеместно.

5. То, что мы называем политической элитой, подразумевал британский государственный деятель Эдмунд Бёрк, когда около двухсот лет назад говорил о необходимости «естественной аристократии», которую он не отождествлял с потомственным дворянством.

Бёрк понимал ее скорее как меньшинство, которому присущи определенные качества, делающие его более способным руководить нацией, чем другие.

Любой, кто хоть немного знает об образе жизни наших нынешних руководящих групп, не мог не заметить, насколько им недостает этой привилегии творческого досуга, которую Берк считал незаменимой.

Вплоть до начала Нового времени организация труда и активная забота о материальном процветании не входили в сферу ответственности политической элиты. Те, кто поддерживал производственный процесс, находились не на вершине социальной пирамиды, а гораздо ниже.

Привилегированные группы были не только освобождены от забот о материальных нуждах общества, но им вообще не разрешалось о них беспокоиться по соображениям престижа или в силу определенных социальных табу.

Как бы ни было очевидно, что меньшинство, исключенное из процесса материального производства, не всегда разумно использовало доступный ему досуг, нельзя отрицать, что все, что мы считаем высшими достижениями культуры античного или окцидентального мира (abendländische Kultur), возникло на этой основе.

Это относится как к классической греческой философии, так и к Флоренции Медичи, Версалю Людовика XIV, даже к Германии времен Гёте, эпохе классицизма и романтизма.