Восприятие угрозы и реакция на нее в затяжном конфликте — сложный социально-психологический механизм. Адаптация к новым условиям зависит от множества факторов: личного опыта, частоты происшествий, эффективности системы оповещения и даже примера окружающих. Часто одно и то же событие вызывает разные реакции: кто-то бежит в укрытие при первых звуках сирены, другие же, увидев беспилотник, пытаются его сбить или снять на видео. Но почему россияне из разных регионов так по-разному реагируют на опасность и где грань между инстинктом самосохранения и восприятием угрозы жизни как обыденности — в материале «Ленты.ру».
«В Курске сигналы тревоги звучат гораздо чаще, чем в Белгороде, — замечает Юлия Лукьянцева. — У нас в городе они стали уже привычными, фоновыми». До августа 2024 года Юлия с мужем и двумя детьми жила в Судже Курской области. Когда украинские войска прорвали границу, Лукьянцевы покинули родные места. Бежали в спешке, вместе с соседями, практически не успев ничего захватить из дома.
За время оккупации от их дома в Судже практически ничего не осталось. Семья получила от курских властей жилищный сертификат и теперь ищет жилье в соседней Белгородской области. Они выбрали город Строитель, потому что он находится далеко от границы и там относительно спокойно. Первое, что бросилось Юлии в глаза в самом Белгороде, — количество убежищ на улицах. Причем не капитальных строений, а именно быстровозводимых конструкций. А еще — тишина.
«За все время моего пребывания в Белгороде я слышала сигнал опасности только один раз», — рассказывает Юлия. По ее словам, в это время они с семьей были на автовокзале. Ее удивило, что, когда раздался сигнал, люди спокойно и организованно пошли в бомбоубежище, тогда как в Курске на сирены никто просто не реагирует.
Разницу в ощущении опасности в двух приграничных городах заметил и курянин Александр, заместитель директора спортивной школы. «Встретился я недавно с одним белгородцем в Курске. В этот момент включилась сирена. Он раз — и заметался, — рассказывает Александр. — Я на него смотрю с удивлением, а он говорит: "Ты знаешь, у нас в Белгороде все прячутся, все до одного, а у вас в Курске народ непуганый"».
Сам Александр, как и белгородец в Курске, удивляется поведению окружающих, когда приезжает в Москву. «Там всем глубоко фиолетово: идет СВО, не идет СВО. Она где-то там, далеко, о ней никто не думает и никто не знает. Ну, что-то там по телевизору сказали».
В целом у наблюдателя может сложиться впечатление, что россияне, которых напрямую не коснулись военные действия, воспринимают опасность скорее как шоу. В мае разошлось видео молодых людей из Москвы, которые снимали летящий дрон из окна многоэтажки, восторженно комментируя происходящее. За кадром даже слышен смех.
Очевидцы атак дронов на Красноармейск, которых опрашивала «Лента.ру», рассказали, что испуганные местные жители собирали вещи и покидали дома прямо ночью.
Хотя в Курске, по словам местного жителя Александра, большинству людей тоже все безразлично. Несмотря на то что на окраине области и у границы идут боевые действия и бабушки на лавочках это обсуждают, глобально, по мнению собеседника «Ленты.ру», ничего не изменилось — город живет своей жизнью. Люди говорят: «Могло быть так, могло этак».
Как бы там ни было, к жизни в постоянной опасности привыкают и жители курского приграничья, которых нельзя назвать «непугаными». Ведь там угроза куда ближе, чем в Курске, а звуки обстрелов звучат громче уже приевшихся звуков сирен. Так, собеседница «Ленты.ру» из Глушковского района Курской области Ольга отмечает, что жители поселка чаще всего продолжают заниматься повседневными делами, несмотря на атаки ВСУ.
Родители и супруг Ольги уже окончательно вернулись домой после оккупации ВСУ, а она сама выезжает в Курск раз в две недели по работе. Обстановка в приграничье остается напряженной — как отмечает Ольга, «громко и прилетает». Однако в Курске женщина чувствует себя менее спокойно, потому что «переживает за своих». Документы семья Ольги хранит в коридоре, чтобы не пришлось искать паспорта, если придется экстренно убегать. Машина тоже всегда стоит наготове.
Вместе с тем Вероника из поселка Разумное под Белгородом признается, что за три года боевых действий так и не привыкла к тревогам. Каждый день в восемь утра перед уходом на работу она будит своего 10-летнего сына и не разрешает ему спать даже летом, когда у мальчика каникулы. «Пока все взрослые на работе, он остается один, — объясняет она. — У нас частный дом, и я переживаю за него. Его комната на втором этаже, и когда звучит сирена, он спускается в подвал».
Свою осторожность Вероника объясняет тем, что сапер ошибается только один раз — последний. Поэтому у них дома действует правило: если воет сирена — нужно прятаться.
Прятаться при звуке тревоги приучила себя и 30-летняя жительница Белгорода Ирина. Она живет на 10-м этаже, и каждый раз, когда сирена застает ее дома, женщина автоматически хватает кота, телефон и направляется в самое безопасное, по ее мнению, место в квартире — коридор. Долгие месяцы во время интенсивных обстрелов там стоял тревожный чемоданчик.
Ирина старается не отходить далеко от дома, но если оказывается на улице, то ходит вдоль зданий, чтобы иметь возможность укрыться. В прошлом году она дважды попадала под обстрел. В первый раз женщина шла по улице в центре Белгорода, когда услышала вой сирены, испугалась и побежала в ближайший офис. Причем Ирина была единственной, кто запаниковал. Другие люди шли по своим делам, как будто ничего не слышали. Во второй раз кроме сирены были слышны взрывы. Укрытий поблизости не было, поэтому Ирина просто побежала и спряталась в ближайшем доме.
Сейчас таких частых обстрелов в Белгороде нет, и Ирина обо всем старается забыть, а тревожный чемоданчик хранит в шкафу. Ей сложно сказать, привыкла ли она к обстрелам. «Мы живем, но с постоянной оглядкой и начеку», — говорит Ирина.
В Белгороде в последние полгода происходит некоторое снижение бдительности, замечает местный житель, ветеран СВО Виктор Пискунов. «Сирены звучат значительно реже, чем это было год назад, хотя, конечно, исключения бывают. Вот, например, вчера упал разгонный блок прямо на центральную дорогу города, — рассказывает он. — Ракеты по городу уже, к счастью, не летят, но беспилотники — все так же».
И если раньше во время ракетной опасности в Белгороде каждый второй бежал в укрытие, то сейчас такого нет, отмечает Виктор. Судить о поведении людей ему позволяет работа в такси. «Заметил, что машины перестали останавливаться во время тревоги и водители больше не идут в укрытия. Конечно, есть и те, кто останавливается, но их очень мало по сравнению с тем, как было раньше», — считает Виктор.
Большой разницы между поведением жителей приграничных регионов мужчина не наблюдал, хотя и не исключает, что такое возможно. «Белгородцы первыми столкнулись с последствиями игнорирования тревоги, поэтому они более ответственно к этому относятся», — объясняет собеседник «Ленты.ру».
Но несмотря на то что Белгородская область уже почти три года подвергается практически ежедневным обстрелам, а сами белгородцы остро чувствуют угрозу, некоторые жители приграничья проявляют беспечность. На это указал военный эксперт, подполковник в отставке Геннадий Алехин, проживающий в Белгороде. Люди не хотят покидать свои дома и продолжают ходить в леса, несмотря на предупреждения о минах-ловушках, из-за чего растет число погибших и раненых среди мирного населения.
Параллели между белгородцами и курянами Алехин отказался проводить. «Нельзя сказать, кто сейчас более ответственно относится к опасности — жители Белгорода или Курска. Это некорректно разделять, — убежден Алехин. — У меня есть родственники в Курской области, в городах Рыльске и Судже. Поначалу я не заметил там особой реакции, но, когда в августе прошлого года началось вторжение, ситуация изменилась. Месяц назад я был в Курской области. Заметил значительные перемены с конца лета прошлого года. Люди стали более собранными и осознанными, потому что пережили поток беженцев, [как начали работать] пункты временного размещения, и другие последствия».
Когда в августе 2024 года ВСУ вторглись на территорию Курской области и захватили Суджу, в городе остались три тысячи человек, которые не успели выехать. Тогда паника охватила многих жителей региона — никто не понимал, что будет происходить дальше и насколько опасно оставаться даже в Курске. Так, жительница Курска Юлия хотела покинуть город из-за новостей, но у нее не было возможности.
Спустя неделю паника стала уже не такой сильной, Юлия продолжила ходить на работу и стала реже читать новости в Telegram-каналах, однако, как она выразилась, весь август спала на раскладушке в коридоре. «Там я чувствовала себя относительно безопаснее, чем когда ты спишь головой в окно», — рассказывает собеседница «Ленты.ру».
Каждый день Юлия наблюдала за окружающими — ее коллеги, случайные прохожие и попутчики в общественном транспорте по дороге на работу постоянно обсуждали вторжение ВСУ. Девушка стала замечать, что в городе появилось много беженцев из приграничных сел — они стояли возле пунктов выдачи гуманитарной помощи. Видя потерянные лица этих людей, она думала: «У меня есть работа и жилье, а у них ничего нет, они даже не знают город».
Обстановка сильно влияла на психику. «Из-за тревоги мне было сложно есть, я подолгу лежала на диване, потому что просто не могла встать и пойти что-то делать. Бывало, просыпалась рано утром, потому что снится что-то тревожное», — вспоминает девушка. В итоге Юлия все же переехала в другой город, но вернуться к прежней жизни пока не может.
Реакция человека на опасность зависит от психологических защит, которые у него сформировались на протяжении жизни, объясняет кандидат психологических наук, доктор философии (PhD,) член Ученого совета Академии социальных технологий Игорь Ниесов. «Есть три основных типа бессознательных защитных реакций: агрессия, избегание и ступор, — перечислил ученый. — Логически сложно предсказать, как конкретно будет человек вести себя в ситуации опасности. Кто-то действует по принципу "ввязаться в бой, а там посмотрим", а кто-то убегает. Ведь управляют такими реакциями гормоны и нейромедиаторы, реагирующие намного быстрее логики и рациональной части нашего мозга».
В России с ее обширной географией, религией и историей неопределенность превалирует, считает Ниесов. «Отсюда и специфические реакции, свойственные нашим людям», — уверен он. Такая реакция, как «авось», по определению Ниесова, — это разновидность психологической защиты в ситуации повышенной неопределенности или энтропии, как это называется в физике. «Она противоположна психологической защите избегания рисков, которую принято называть бюрократией», — продолжает эксперт.
Клинический психолог, автор Telegram-канала «Жить после» Эльвира Степанова, работавшая с военнослужащими, отмечает, что ответ на военную угрозу, кроме физиологических причин и личного восприятия, зависит и от «целого комплекса внешних факторов, включая близость к зоне конфликта, социальную поддержку, доверие к власти, информационный фон и интенсивность угрозы».
«Это особенно ярко видно на примере Курской области, — объясняет Степанова. — Вторжение стало для многих неожиданным и травмирующим событием, нарушившим привычный уклад жизни, что привело к шоку и растерянности. Массовая эвакуация, разрушения, оккупация части территорий и постоянная угроза безопасности лишь усилили ощущения изоляции и разрыва с обычным мирным обществом и страной в целом».
Психолог уточняет, что в регионах, где имеют место террористические атаки и обстрелы, но нет оккупации (например, в Белгородской области), местные жители обладают «возможностью выбора активных действий». Это, по ее словам, способствует выработке более адаптивных стратегий психологической защиты, таких как активный контроль, планирование и мобилизация ресурсов. Тогда как жители Курской области в их ситуации для формирования психологической защиты выработали совсем другие реакции: эмоциональное онемение, отрицание реальности и рационализация пережитого. «При этом социально активная позиция граждан часто является ресурсом для их устойчивости», — заявляет Степанова.
В то же время в отдаленных регионах угроза воспринимается не так остро и реакции там спокойнее, особенно если последствия конфликта никого из близких не касаются напрямую. Восприятие опасности формируется в основном через СМИ, что ведет к эмоциональному дистанцированию и снижению вовлеченности, а также к таким психологическим механизмам, как вытеснение, избегание и рационализация, продолжает Степанова.
«В более урбанизированных и удаленных регионах люди чаще ищут информацию и стараются отстраниться эмоционально, — заключает эксперт. — Это указывает на значительный разрыв между разными слоями общества и регионами, особенно среди тех, кого ситуация не затронула напрямую. Разделение усиливает чувство отчуждения и непонимания между регионами и социальными группами, что затрудняет восприятие и адаптацию к военной угрозе».