«Надо себя ломать» Пять лет назад в России запретили движение АУЕ. Как его сторонники забывают воровские понятия ради новой жизни?

В 2025 году исполняется пять лет с момента признания движения АУЕ («Арестантский уклад един») экстремистским в России: в 2020 году Верховный суд РФ объявил его сторонников вне закона. Государство фактически приравняло их к неонацистам или радикальным исламистам. С тех пор в отношении сторонников АУЕ возбуждены десятки уголовных дел, а те, кто занимает высокое положение в преступной иерархии (воры в законе, положенцы и смотрящие), рискуют отправиться за решетку на 15 лет только за то, что заняли это положение. Но некоторые сторонники АУЕ все же оставили воровскую идею в прошлом. Как они начинают новую жизнь и в чем ищут опору, выясняла журналистка «Ленты.ру» Татьяна Акиншина, повстречавшая этих людей весной прошлого года в Орске в период самого масштабного и разрушительного наводнения за многие десятилетия.

Предупреждение: «Лента.ру» не пропагандирует и не поддерживает движение «Арестантский уклад един» (АУЕ), которое признано в России экстремистским и запрещено. По просьбе некоторых героев материала их имена были изменены, а лица скрыты.

Апрель 2024 года, Орск (Оренбургская область).

«Садись. Только за ручку не дергай», — предупредил Марат, когда я попыталась открыть его машину. Ручка двери осталась у меня в руке. Марат вышел из-за руля и прикрепил ее обратно. Когда я потянулась за ремнем, сказал, что пристегиваться не принято. В тачке заиграла музыка из плейлиста VK: Macan & Xcho Memories, кальянный рэп, восточные мотивы. На зеркале заднего вида тряслись четки и значок восьмиконечной звезды. С 2020 года она считается символикой АУЕ, за публичную демонстрацию которой можно получить административное наказание (а за повторное нарушение — уголовное).

Марату немного за 20. Внешне он напоминал Адидаса-младшего из «Слова пацана»: короткая стрижка, острые скулы, спортивный стиль, развязные манеры. Было в нем что-то трикстерское и диковатое. В первую встречу он оставил машину и убежал в ломбард, а когда вернулся, внезапно запрыгнул на капот, присел на корточки и смотрел за моей реакцией через лобовое стекло. Мог передразнивать, зеркалить вопросы, назвать не свой возраст. «Не мог я тебя обмануть, я честный человек. Иногда», — отшучивался он. Ко второй встрече его тачка была уже без двух ручек и прокачанных тормозов.

— Я за 250 рублей не подстригаюсь. Они просят 2500, чтобы затонироваться,— возмущается Марат у шиномонтажки, куда приехал после полуночи забрать машину. — Взял пленку, наклеил, да и все.

— Криво будет, — отвечает механик, прокачивающий тормоза.

— Ну и ладно. Зато сам.

На входе в «Бургер Кинг» Марат «скидывает салам» пацанам, один из них жалуется, что его «жестко грузили» в полиции, — и Марат, отведя в сторону, долго с ним беседует. Его шопинг иногда заканчивается так: «Покупаю кроссовки, дома разворачиваю, там маленький подарок — пакетик насвая». Марат говорит, что непубличный, двигается на скрытном, «по-своему». В общественных местах старается не светиться: «Я что, дурак, что ли? Много должников — старых, новых. Недругов, которые желают мне плохих вещей, — и я им тоже. Так же и с полицией связано».

Когда-то Марат был «уличным пацаном»: «Уличные пацаны живут одними правилами — улицей». На вопрос, кто это такие, отвечает: «Те, кто живет своим умом, воровской идеей». Марат использует формулировку «криминальная субкультура», но с оговоркой, что это «ваш жаргон», определение «вашим языком».

Внешне они ничем не отличаются от обычных пацанов любого российского города. «Уличные» могут вести вполне типичную жизнь: строить семью, официально работать. Однако одновременно с этим они придерживаются «понятий», ведут «преступный образ жизни — крадут, воруют», объясняет Марат. Самая распространенная статья «уличных» — 158 («Кража») УК РФ.

«Уличные» ведут «бродячий образ жизни», в котором отрекаются от «родительских помощей, другого воспитания», рассказывает Марат. Он вырос в обеспеченной семье, но от материальной поддержки отказался.

«Уличных» в Орске много, «кто-то там, кто-то тут, кто-то соседи», говорит он. Иерархии как таковой нет: «Если ты на улице, и тебе хоть 16 лет, ты ведешь уличный образ жизни, а мужику 40 лет, какая разница, ты накосячил или он накосячил? Отвечайте за все свои поступки. И 16-летний может *** [член] к носу подвести взрослому мужчине, если он накосячил».

Мир «уличных пацанов» (еще их называют «людьми в городе», говорит Марат) закрыт от посторонних. Если пытаешься узнать у одного про другого, ответ будет: «Мы не общаемся». Это делается, объясняет он, «чтобы не доставать человека». Рассказывать о внутреннем устройстве преступной жизни посторонним не принято.

Марат вырос в 240-м районе — большом «спальнике» на окраине Орска. Про это место орский режиссер Юрий Абрамович в 2023 году снял сериал. «Вся основа криминальной молодежи была там. Когда мы назвали "240", люди все поняли, почему», — говорит он. Роли исполнили местные ребята без актерского опыта.

В описании говорится: «Сериал о подростках, которые мечтают о красивой жизни, но для ее осуществления выбрали путь криминала. Ребят захватит в плен криминального рабства». После четырех серий проект завершили: непрофессиональных актеров было сложно собирать на съемки.

Режиссер объясняет, что решил делать провинциальный молодежный сериал и снял то, о чем «подсказало подсознание».

А во дворе на улице Васнецова, где поселилась его семья, 19 мая 2000 года через приоткрытое окно в машине застрелили криминального авторитета Геннадия Хватландзию по прозвищу Абхазец. Киллером был участник казанской ОПГ Алексей Снежинский по кличке Снежок. В разговоре с «Лентой.ру» Снежинский сказал, что бывал в Орске «в деловых командировках».

Изначально режиссер хотел снять сериал про местных авторитетов, но не рискнул. Тогда он взял за основу резонансную историю, которая произошла в Орске в 2012 году. В 240-м районе во время вечеринки молодую хозяйку квартиры напоили до без сознания и ограбили. В Орске знали, кто это сделал, но сдавать преступников было не принято. Полицейские не нашли грабителей, наказания никто не понес. Пока снимали сериал, рассказывает режиссер, в 240-м зарезали продавца строймагазина.

Некогда вовлеченный в криминальные круги Иван рассказывает, что в 1990-е «много известных» из его среды жило в 240-м, и называет его «нашумевшим райончиком». «Туда боялись даже порой на машинах ехать. На угонах были постоянно ребята, работали день и ночь»,— вспоминает он.

«Для меня это любимый район, спокойный. По крайней мере, для меня»,— говорит Марат про 240-й. В нулевых и десятых — его детстве и юности — он много времени проводил там со старшими «уличными» пацанами.

Еще в раннем возрасте он знал, что они придерживаются «воровских понятий», ведут «преступный» и «бродячий образ жизни». Марат гонял с ними в футбол, слушал наставления, как жить по понятиям, но тогда в их темы не вникал — был профессиональным спортсменом, дошел до звания КМС по одному из видов единоборств.

Активнее стал втягиваться к «уличным» после школы, когда поступил в техникум и появилось больше свободного времени: «Меня уже ничего не сдерживало. Оковы, цепи сняты: нет тренировок, нету учебы, нету ничего. Родители никогда не знали, что я чем-то как-то занимаюсь, что я плохой мальчик». Он объясняет, что, когда подтянулся к «уличным», решил «развиваться» в этом направлении.

Через какое-то время после общения с «уличными» пацанами на Марата завели первое уголовное дело, он попал в колонию. На зоне были те, кто тоже придерживался понятий, — из Уфы, Новотроицка. По словам Марата, за нарушение режима его неоднократно отправляли в штрафной изолятор (ШИЗО). «У меня были другие правила, другие амбиции, я уже другому следовал. Я уже выбрал свой путь — уличный», — вспоминает он себя в тот период. Освободившись, вышел на «людей, старших по возрасту», имеющих статус в преступном мире. Представился, обозначил себя, что «в городе есть такой человек, который стремится», чтобы о нем в этих кругах знали и «имели в виду».

Спустя время — второе уголовное дело. После него Марат стал «отвечать за эти, за те места» в городе, отправлял посылки заключенным, многие из которых болели туберкулезом: «Мы собирали коробками печенье, конфеты, покушать, чай-май, кайфы». В его жизни появились «дурная компания, разные кайфы». Параллельно на Марата чуть не завели третье уголовное дело.

В начале 2020-х у Марата появился сын. Это событие перевернуло его жизнь. Ответственность быть отцом поставила новые задачи: Марат стал думать, как ему заботиться о ребенке, обеспечить его, чтобы он рос «в достатке и видел, что у него есть отец любящий, как он относится к матери, чтобы он также относился к своей жене».

Марат понимал: чтобы быть примером для сына, сначала нужно измениться самому — найти новые жизненные ориентиры, которые бы заменили воровские. Это потребовало большой внутренней работы, которая продолжается до сих пор: «Я тебе честно скажу: видела бы ты меня два года назад и вот сейчас — это два разных человека». Между «улицей» и семьей Марат выбрал второе — и стал пытаться строить новую жизнь.

«Такие люди и так могут делать?»

Дамбу в Орске прорвало ночью 5 апреля 2024 года, вода начала топить восточную часть — Старый город. 8 апреля сотни орчан вышли на Комсомольскую площадь (в народе Комса) и записали видеообращение к президенту России Владимиру Путину об их беде. На митинге люди требовали отставки мэра города Василия Козупицы: он за два дня до прорыва проверил дамбу и заявил, что угрозы затопления нет. В итоге орчане столкнулись с разрушительными последствиями: многие потеряли единственное жилье и все имущество, некоторые — своих близких. В городе ввели режим ЧС федерального масштаба.

Марат организовал пацанов из своего окружения для помощи пострадавшим. «Мы собрали носков и трусов. Щас еще еды возьмем и поедем отдавать все. Тебя ждать — не ждать?» — написал он на следующий день после митинга. Для родственников, у которых затопило дом на улице Строителей (она одна из первых ушла под воду), Марат освободил квартиру, а сам с женой и ребенком перебрался к родителям.

Апрельским вечером пацаны едут на большой скорости в темном Nissan Teana по объездной дороге из затопленных районов Орска. В салоне звучит Аигел «Пыяла», ремикс песни Miyagi & Andy Panda — Freeman. Водитель прибавляет скорость. Марат закуривает. Пацаны молча смотрят в тонированные окна. За ними расстилаются бескрайние орские степи.

Подъехали к серому зданию школы — одному из пунктов временного размещения пострадавших. Около входа уже припаркован тонированный Kia Rio с распахнутыми дверями. У машины толпятся четыре пацана лет 20 в спортивных костюмах и темных куртках. Рядом Дима, с которым координировался по дороге Марат, разгружает тачку, по крышу забитую коробками и пакетами с одеждой.

— Че мужское здесь? А где женское? — спрашивает Марат, заглядывая в коробки.

— Короче, смотри, вот такие есть тапки, и обычные, нормальные чешки, кроссовки, — отвечает Дима.

— Все равно завтра еще соберем, — говорит их друг Саша.

Они и остальные парни взяли коробки, пакеты и друг за другом понесли в школу. Мимо них к крыльцу проковыляла бабушка на костылях.

Пацаны оставили гуманитарку у дежурной и заглянули в спортивный зал школы, где размещалась большая часть пострадавших. Помещение было полностью заставлено деревянными кроватями и скамейками. Их принесли, чтобы соорудить спальные места — в первые дни после прорыва дамбы кроватей на всех не хватало. В спортзале расположились молодые парни и девушки, старики, семейные пары с детьми. В основном они переписывались и созванивались с родными. Кто-то сушил вещи, кто-то просто лежал и смотрел в потолок.

Марат хотел поговорить с ними и уже переступил порог, но дальше пойти не решился. Люди были уставшие и раздраженные, отказывались беседовать. «Посмотрите на меня, как я выгляжу! Не снимайте!» — закричала женщина, закрывая лицо руками.

Уже около десяти вечера поехали к следующей школе, №13. Дима лихо припарковался прямо около входа. На крыльце курили несколько жителей ПВР и наблюдали. Дима открыл багажник, выставил пятилитровки воды на асфальт. Пацаны взяли по несколько штук и понесли внутрь. Когда вышли, смеялись и вспоминали школьные хулиганские истории: раньше учились здесь, а теперь заезжают на машинах прямо во двор. В школе №32 гуманитарку не приняли — сказали, что все есть. Парни расстроились: как же так, они закупились, приехали, а их вещи не взяли.

После этого двинули в сторону частного сектора, куда Диму заранее просили приехать. Там их ждала семья: молодая мама, ребенок и пенсионеры. Пацаны оставили машины, Марат встал впереди: одной рукой придерживал детскую ванночку с подгузниками, смесями, влажными салфетками, другая рука была в кармане спортивок.

«Еще водички привезли! А вот и мама», — сказала пенсионерка. «Куда занести, мама?» — обратился Марат к девушке. Она показала рукой и подалась вперед взять у него весь груз, но он прошел во двор и поставил сам. Пенсионерка несколько раз поблагодарила всех. «Не за что. Ладно, поехали», — скомандовал Дима.

Когда большая вода начала уходить из города, Марат и пацаны продолжали помогать. «Помощь мы продолжали делать. Просто у каждого же свои обязанности были: кто-то работает, кто-то как-то двигается там по-своему», — рассказывает Марат. С пацанами были «на коротках» — координировались, куда и что нужно отвезти, принимали звонки от пострадавших. Когда приезжали фуры с гуманитаркой из других городов, они их загружали к себе в тачки и развозили по адресам.

Позже пацаны вернулись в одну из школ, в которую привозили одежду и воду в первые дни наводнения. Они запомнили мальчика — и во время второго визита привезли ему игрушечного льва, машинки и детское питание.

«По всем лагерям прилетал Пригожин на вертолете»

Ивану немного за 40. Он представитель другого поколения, вырос в 1980-е в Новотроицке, что в 20 минутах от Орска. Работал у местного криминального авторитета, которого уже нет в живых, имеет уголовный срок, отбывал наказание, а сейчас занимается бизнесом. Встретиться согласился не сразу, но выделил время, как прилетел из заграничного отпуска. На встречу приехал на дорогой иномарке, в черных очках, кожаной куртке и в золоте.

Бывшие представители преступного мира, кто уже отошел от дел и начал новую жизнь, активно включились в помощь при наводнении, рассказывает Иван.

По словам Ивана, когда работники МФЦ просили помочь с транспортом, он кинул клич: «Мы собрались, поехали, развозили всех этих сотрудников туда-сюда днями, ночами». «Лента.ру» связалась с тем, кого причисляют к высшим криминальным кругам Орска, и он подтвердил, что бывшие сторонники АУЕ помогали при наводнении.

По дороге в Новотроицк в машине играли песни Муцураева и Темирова. Издалека виднелись заводские трубы, откуда валил густой темный дым. Заезжая в город майским утром, растворяешься в смоге, как будто попадаешь в грязное облако.

В центре между Петропавловским собором и Благовещенской церковью расположена ИК-3 строгого режима, которую местные называют просто «тройка». В ней содержатся «второходы» — те, кто ранее уже отбывал наказание. Со стороны дороги висит еле заметная табличка: «Запретная зона — проход запрещен». Всего в Оренбургской области, по данным регионального управления Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) России, две колонии-поселения, три СИЗО и восемь ИК, в том числе «Черный дельфин» для пожизненно осужденных в Соль-Илецке.

Сейчас большинство колонии «перекрасили», говорит Иван, имея в виду сокращение числа заключенных так называемой «черной масти», которая не признает лагерный режим. По его словам, в оренбургских ИК по отношению к таким заключенным «администрация лютует».

Автор материала дважды направляла запрос в управление ФСИН по региону, но более чем за полгода ведомство так и не ответило.

По данным УФСИН на 2020 год, в начале 2000-х в колониях Оренбургской области содержались 16-20 тысяч заключенных. К 2020 году их число сократилось — до девяти тысяч. На запрос о числе заключенных в 2024 году в ведомстве также не ответили.

Количество заключенных продолжает снижаться, говорит Иван. По его мнению, основная причина — замена реального срока на принудительно-трудовые работы, другая — «очень много разъехалось на СВО».

Основная масса заключенных новотроицкой ИК-3 уехала в штурмовые бригады ЧВК «Вагнер». Вербовка проводилась спешно, документально оформляли не всех осужденных, говорит Иван.

«Чтобы зэка отправить через дорогу в суд, день готовят документы, этап, машину, собаку. Здесь приехали эти, автозаки-КамАЗы, люди уезжали вообще без документов. Просто погрузили, пока они согласны, и поехали. С ними беседовали очень коротко. С некоторыми вообще не беседовали, просто "Согласен? — Согласен"», — рассказывает он. В приоритете были осужденные за тяжкие телесные и убийства. Не брали тех, кто сидел за изнасилования и госизмену.

Сначала Пригожин вербовал заключенных «исключительно по строгим лагерям, где срока 10-15 лет», а затем стал ездить по колониям общего режима, утверждает Иван: «С общих много поуходило, даже те, кому осталось пару месяцев сидеть. То есть они уходили не за помиловками, а за деньгами».

Сейчас новотроцикая ИК-3 — «тройка» — не функционирует, там никто не содержится, говорит Иван, хотя на сайте регионального УФСИН колония указана как действующая. Основную часть оставшихся заключенных переместили в ИК-8 строгого режима в Оренбурге, где также отбывают наказание «второходы». Положенца бывшей ИК-3 и его приближенных вывезли в «Черный дельфин», говорит Иван.

Иван, как и Марат, узнал про «воровское» еще в детстве. Когда Иван взрослел, рядом постоянно были люди, которые освободились из колоний и рассказывали истории, как жить по понятиям — «что канает, а что не канает», это называлось «опонячиванием». Иван вспоминает, как в юности делал «перекиды» на территорию колоний: с разбега бросал за колючую проволоку сверток с обмотанными губками телефонами — «мазел». В 1990-х годах, говорит он, у местной молодежи помощь заключенным считалась «положительным движением».

В 1990-е надежды на госорганы было мало, поэтому за решением проблем люди в Новотроицке шли, как говорит Иван, в «блаткомитет», или просто к «группе» или «коллективу», часть которого состояла из бывших заключенных, в том числе и несовершеннолетних. «Обращались просто уже доведенные до беспомощного состояния. Любого терроризировали, и родителей тоже. По беспределу и машины, и квартиры отжимали. Возвращали, естественно, мы за проценты благодарности»,— вспоминает Иван дела «блаткомитета».

Чтобы попасть в «коллектив», за тебя должны были поручиться, продолжает Иван. В «группе» была своя иерархия. Самый низкий статус — у «пехотинцев», дальше шла «братва», затем «бродяга», «положенец» или «смотрящий». Девушек в «коллектив» не принимали, там не может быть «тот, кого ****[кто занимает пассивную позицию при половом акте]», говорит Иван. Высшее положение занимал «вор». К нему были самые жесткие требования. Он не мог иметь семью, недвижимость, работу, служить в армии, «заниматься коммерцией», шиковать. Все это — слабые места, через которые на него можно надавить.

С 2020 года по решению Верховного суда признаки такой структуры считаются экстремистскими. Государство подводит это под понятие АУЕ, которое можно расшифровать как «арестантский уклад един» и «арестантское уркаганское единство» (происходит от слова «урка», на воровском жаргоне — вор).

В движении есть отличительные признаки, так называемые понятия, другие атрибуты — та же восьмиконечная звезда, за публичную демонстрацию которой сейчас можно получить как административное, так и уголовное наказание. Участие в движении (282.2 УК РФ) наказывается сроком до 6 лет колонии, финансирование — до 8 лет колонии, занятие высшего положения в преступной иерархии (210.1 УК РФ) — до 15 лет колонии.

Судя по описанию, дела «коллектива», о которых говорит Иван, сводились к вымогательству и крышеванию бизнеса.

Преступный (или воровской) мир и криминал — это разные вещи, утверждает Иван. Представители воровского сообщества живут по понятиям, своим неписаным правилам. В отличие от них, как объясняет Иван, криминал — это отсутствие правил, беспредел: убийства, бандитизм, похищение людей, изнасилование, проституция, торговля оружием и наркотиками.

«Криминал — это вот пришел человек, сказал, слышишь, я вот хочу, чтобы ему голову оторвали, битой голову разбили. Заплатил, там, пять тысяч рублей. Он пошел и этому пацану голову оторвал. Это правильно? Нет, он даже не знает за что, он просто за пять тысяч рублей пошел и оторвал», — поясняет он.

Иван говорит, что в 1990-е преступный мир отчасти боролся с криминалом — представители воровского сообщества попадали в колонию в том числе и потому, что «барыгам [наркоторговцам] ноги сломали», а на общеворовской сходке было решено, что барыга — это «***** [женщина легкого поведения]».

Криминал сейчас изменился, говорит Иван. Из-за увеличения числа видеокамер тяжелее совершать преступления, теперь «миллион раз подумаешь, а стоит ли это делать, а так ли оно важно». Привычный нам криминал с улиц ушел в онлайн: появились «темщики», интернет-мошенничество, звонки якобы из банков. Иван говорит, что зачастую представляющиеся банковскими работниками могли находиться в СИЗО или колониях.

В новый онлайн-криминал вовлекается все больше молодежи: 90 процентов преступлений в интернете совершаются с помощью дропов — самого мелкого участника мошеннической цепи. Ими зачастую становятся подростки, которые идут на «темы» в поисках легкого заработка. Новыми «народными» статьями становятся мошенничество и отмывание денег. Та часть молодежи, которая участвует в подобных «темах», автоматически узнает, что такое 115 ФЗ (Закон «О противодействии легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем, и финансированию терроризма»), в рамках которого банки блокируют карты из-за подозрительных операций.

Понятия стали проще, какие-то вообще перестали существовать. Сейчас вор в законе при задержании может «действовать по приемлемости» — не сообщать о своем статусе. Иван продолжает перечислять изменения: общак — «дело добровольное», многие выбрали семейную жизнь, легализовались и занялись бизнесом.

Сейчас, говорит Иван, любой малолетка стремится стать коммерсантом, а не быть в «коллективе». Определения «уличные» пацаны, о котором говорит Марат, в воровском мире нет, считает Иван, так себя именует «обычная пацанва», которая пытается на словах, а не на деле «придерживаться понятий».

По его мнению, их знания о воровском мире обусловлены еще сохранившимися отголосками понятий, пришедших на улицы в 1990-е. Подростки, объясняет Иван, услышавшие от кого-то про понятия, пытаются рисоваться, внешне и словесно казаться представителями воровского мира, но на деле ими не быть: «Каждый чуть ли не вор, чуть ли не бродяга, как послушаешь».

«Здесь так же, как в Мариуполе»

С горы, которую жители Орска прозвали **** [местом для секса] за возможность романтично провести время вдали от всех, открывается панорамный вид на город: многоэтажки, трубы, заводы.

В годы Великой Отечественной войны сюда эвакуировали 28 промышленных предприятий из европейской части СССР. Краматорский машиностроительный завод стал Южно-Уральским машиностроительным (ЮУМЗ), Днепропетровский завод имени Ворошилова — Орским машиностроительным (Машзавод), Тульский патронный — Орским механическим. Сюда также переехали швейная фабрика из Днепродзержинска и биофабрика из Курска, рассказывает преподаватель краеведения в Центре детского и юношеского туризма и экскурсий Орска Наталья Неясова.

В 1990-х промышленность в городе простаивала, работы не было, люди уезжали. Но с начала 2022 года заводы ожили, получили гособоронзаказы, а люди — работу и высокую по местным меркам зарплату до 120 тысяч. Весной 2024 года на уличных баннерах Орска встречаются изображения отличившихся военнослужащих с лозунгом «Доблесть и мужество!», а подростки наравне с попсой (5УТРА — «Давай сбежим») слушают из колонки трек «Эй, какой хороший день, чтоб пойти на СВО!» и планируют после школы служить по контракту (отца одного из подростков мобилизовали).

Но внешне военные действия здесь не ощущаются, от Урала они географически далеко. На кассах в магазинах не собирают гумпомощь для солдат, как в приграничных городах, нет такого количества плакатов «присоединяйся к СВОим», как в Москве, не звучит сирена ракетной опасности, как в Курске. Местный таксист, разговорившись по пути, спрашивает: «Че там в Белгородской [области]? Бомбят что ли?» Еще двое жителей не знали, где территориально находится Белгород, и уточнили, входит ли он в состав России.

Вместо рекламы службы по контракту в Орске практически на каждой улице, остановке, лавочке — контакты микрофинансовых контор и ломбардов. В городе трудно найти круглосуточные кафе или бары, зато в ломбард и комиссионку можно заскочить в любое время дня и ночи.

«Потонуло все, у нас покупать в основном начали бытовую технику: машинки стиральные, холодильники», — рассказывал после паводка продавец круглосуточной комиссионки в Старом городе.

Чтобы увидеть, насколько сильно Старый город пострадал при наводнении, нужна была лодка. Ее нашел Марат. По дороге в Старый город он остановили тачку около кладбища на Челябинской трассе. «У нас Орск славится всякой ****** [чем-то неприятным]. То убийства, то наркота. Теперь вот наводнение», — сидя на корточках, сказал он, глядя на ушедшие под воду кресты, ограды, надгробные памятники. Спустя несколько месяцев местные СМИ писали, что из размытой земли «проглядываются кости и гробы».

Когда доехали до Старого города, Марат познакомил меня с местным жителем Андреем, который с начала наводнения патрулировал затопленные улицы на лодке. Таких, как он, тогда было много — сил МЧС не хватало, поэтому местные сами перевозили пострадавших до домов, чтобы те забрали домашних животных и остатки уцелевшего имущества.

Андрей хорошо знал этот район, поэтому стерег дома от мародеров, отвозил на лодке гуманитарную помощь тем, кто не стал эвакуироваться и жил на верхних этажах или чердаках. Около автосервиса «Покрас» лодочники делали передышку и отправлялись в очередной рейс. Из подплывшей лодки вылез мужчина и босыми ногами прошел вверх по дороге, где сухо.

Я вдруг поняла, что стою посреди проезжей части: слева — дорожные знаки, неподалеку едет автомобиль, а справа, в паре метров от меня, по той же проезжей части разливается вода и топит город. Я подошла к сломанному дереву, на ветке которого висело мертвое животное. Было непонятно, кто это — то ли кошка, то ли кролик. Местная жительница Людмила, у которой затопило соседний дом, рассказала, что вчера спасли корову: мужчины сидели в лодке и вели ее за рога, а та шла по шею в воде. Добравшись до берега, корова легла на дорогу и «только спустя сутки оклемалась».

У орчанина Ярослава при наводнении утонул родственник — его тело неделю не могли достать из дома. Молодой человек рассказал, что в ночь с 6 на 7 апреля «была волна», и их дом на улице Строителей затопило под крышу. У родственника были осложнения после инсульта, он плохо видел и не мог передвигаться сам. Близкие жили с ним, но в тот день получилось так, что все уехали.

Была надежда, что родственника могли принудительно эвакуировать, поэтому друзья Ярослава ходили по пунктам временного размещения, показывали фото, искали пропавшего среди пострадавших, а сам Ярослав обзванивал людей с похожими фамилиями.

6 декабря 2024 года автор этого текста пыталась узнать у и. о. замминистра региональной и информполитики Оренбургской области Инны Аверковой количество погибших и пострадавших от наводнения в Орске. Аверкова ответила: «Вопросов много. И по многим у меня нет ответов — они в компетенции других структур. Пострадавших лучше спросить в МЧС».

«Ни одного случая гибели людей из-за неоказания помощи не было. Все, кто обращался за помощью в экстренные службы, когда существовала угроза жизни и здоровью, эту помощь получили», — заявил «Ленте.ру» начальник пресс-службы главного управления МЧС по Оренбургской области Александр Ситников.

СМИ писали о четырех погибших, но мэрия Орска не связывала эту информацию с наводнением. Власти города говорили, что у двоих случился сердечный приступ, один умер «от естественных причин», еще один совершил самоубийство. Последний, как рассказали редакции двое орчан, жил в Старом городе, и совершил суицид в момент наводнения.

По данным на конец марта 2025 года, при наводнении в Оренбургской области погибли 15 человек, пострадали более 311 500 человек. Об этом говорится в ежегодном докладе МЧС о состоянии защиты населения. Как только на него обратили внимание СМИ, доклад удалили с сайта.

Спустя месяц после наводнения по всему Орску кучами валялись шифоньеры, тумбочки, матрасы, двери, стеклянные банки, куски линолеума и разбухшие диваны. Люди разбирали утонувшую мебель и складывали ее на обочины или прямо около домов. В Старом городе на улице 9 января, самой близкой к разрушенной дамбе, водой разворотило заборы и снесло крыши.

Один из рабочих в бригаде «Россетей», которая налаживала линию электропередачи, сравнил разрушения в Орске с обстановкой после боевых действий: «Восстановители ездили работать в Мариуполь. Говорят, так же, как в Мариуполе. Кучи мусора».

«Это моя первая в жизни работа»

Марата уволили с работы из-за участия в стихийном митинге, который случился в Орске в момент паводка и собрал несколько сотен пострадавших: «Статьи [в ТК РФ] такой нету — и вот они начали выживать». За пропущенные в дни паводка смены руководство просило написать объяснительную.

В ней Марат указал, что дом его родных затопило, и он пошел помогать. Начальники все равно стали «подковырки всякие искать». Марат рассказывает, что сначала искали недочеты на производстве, но безуспешно: «Я *********** [отличный] работник. Я делаю всю работу ******[здорово]».

Затем, говорит он, стали провоцировать, поднимать «крики-мрики». В итоге ему «прямо в цвет сказали» — либо он уходит сам, либо его увольняют. «Я говорю: "Слышишь, у вас ничего не получится, *****[зачем] вы это делаете? Я пошел людям помогать, за вас газовал, ты так же пострадала, а сейчас ты берешь и хочешь меня уволить?"», — вспоминает он. После Марат пошел к начальнику — тот пригрозил нарисовать докладные «за все подряд».

Вскоре руководство перестало платить за смены — добивалось, чтобы он уволился сам. «Копейки выдернули» из семьи, говорит Марат: «Я бедолага обычный, копейку зарабатываю, отдаю все жене и сыну, оставляю себе, может, 500-1000 рублей на ход ноги. Дальше я сам себе все насвищу, придумаю. Я за себя не переживаю. Ну просто ну как так?» Параллельно Марат стал замечать высокомерное отношение руководства к сотрудникам:

«Невидимые короны одели и с пацанами ***[хер] за *** [хер] разговаривают, за руки дергают. Я говорю: "Слышишь ты, придурок вафельный. Ты не разговаривай со мной так. Если вот эти вот терпилы *****[нахер] дозволяют себе так общаться, я не такой типаж. Я тебе сейчас в натуре разъясню, как есть". Он — раз-раз-раз.

"Слышь, по работе ко мне не подходи вообще. Вообще меня не трогай, чтобы мы друг друга не видели. Я тебе сказал, пойдем пообщаемся, решим все, потому что нам в дальнейшем работать. Ты отказался, развернулся, ушел — все, ты сделал свой выбор. Не мне с тобой работать, а тебе со мной работать. Поэтому будь в курсе", — после этого момента они меня стороной обходят, глаза вниз опускают.

Я газану, я все равно газану, я знаю. Если они че-то захотят, я там такую войну устрою».

«Просто сломать себя»

Еще до описываемых событий, когда Марат решил отойти от преступной жизни, он понял, что сделать это не так просто — нужна духовная опора. Но чем заменить приобретенные годами тюремные установки, укоренившиеся в колонии? На что опереться, чтобы крепко стоять на ногах в новой жизни?

Осенью 2024 года Марат стал чаще говорить о религии. Он давно хотел быть ближе к вере, но для этого нужно было уйти с «улицы» — Коран запрещает вести «преступный образ жизни». Марат начал соблюдать часы намаза и искать опору в исламе: «Это чистая и правильная религия, самый хороший пример для детей». В апреле 2025 года он был в тюбетейке, играл в нарды и бил себя по губам, когда матерился. Рассказал, что держал уразу (мусульманский пост) в рамадан и делает дуа (возносит мольбы к Аллаху).

Марат говорит, что в юности ему не хватало старшего брата, который бы объяснял, давал «руководство к жизни»: «Чтобы как дал мне ***** [наказал], чтобы мне больно было, но я понял, почему я получил». Он объясняет, что родители растили его «мужиком», в дисциплине, с ним «не сюсюкались», у него был один пример — «по спорту». Теперь он пытается дать то, чего ему не хватало, своему младшему брату, растит на своем антипримере и призывает к диалогу.

Марат вместе с отцом активно поддерживает брата в спорте: «Он когда биться выходит, там не тренер сидит, а я сижу на месте тренера и руковожу боем: туда-сюда, вот это, вот так делай, вот так. Болею. Как будто ты дерешься. Раньше мне аплодировали, смотрели, как я бьюсь, а сейчас я прихожу смотреть, как бьется мой брат. Конечно, не дай бог он проиграет».

Марат говорит, что в окружении брата есть «уличные пацаны», которые воруют в магазинах, но он убеждает не повторять за ними и «иметь свою башку на плечах».

Чтобы стать примером, «надо себя ломать, через себя перешагивать, через свое эго, понимаешь, через все соблазны». «Просто сломать себя в один момент и начать все заново. Потому что я в жизни совершил много ошибок. И я знаю не потому, что я умнее тебя, а потому, что я ошибался больше, чем ты», — говорит Марат.

От прошлой жизни у него остались воспоминания и звезда на груди. «Я к тюремному миру не подхожу», — уверяет он. Все силы направляет теперь не в «улицу», а в семью. Марат переключился на помощь нуждающимся в обычной жизни, «взять даже прохожего, которому не хватает на хлеб». Он отправляет «вещи, провизию, что может по возможности» на СВО, там у него «пацаны знакомые, брат по крови друга».

Новую жизнь он оберегает от лишних вопросов: «Счастье любит тишину. Это моя первая ступенька». После увольнения устроился в другое место — какое именно, не говорит. Зарабатывает там и дополнительно колымит: «Башка есть, руки есть». — «Как ты переживал все это [увольнение]?» — «Мне ***** [все равно]».